Theo Fleury: Playing with Fire. Глава 4

Четвёртая глава автобиографии Теорена Флёри получила мировую известность. Именно в ней олимпийский чемпион Солт-Лейк Сити откровенно рассказал о том, как его домогался тренер юниорской команды и какой отпечаток это оставило на его судьбе.

Глава 4. Всё очень плохо

По дороге из Расселла в Виннипег я сидел сзади. Отец вёл машину, а впереди с ним сидела мама. Они прямо-таки светились. У моего отца был красивый голос, и он подпевал радио, а мама мурлыкала себе под нос. Я их такими почти и не видел никогда – они были счастливы. Их сын чего-то добился. Отец мигом перестал быть пропоицей, а мама безнадёжной сумасшедшей. Они стали Уолли и Донной Флёри, которые вырастили победителя.

У меня же внутри кипели противоречивые чувства. С одной стороны, мне было п**дец как страшно, потому что я знал, что Грэхему от меня нужно. С другой стороны, я наконец-то сделал своих родителей счастливыми. Мне предстояло сделать выбор. Я решил уберечь своих родителей и никому не открыл свой секрет.

В 14 лет мне казалось, что я сам смогу с этим справиться. Помню, я стоял на парковке, смотрел своим родителям вслед и думал: «Бл*, ну и что я натворил?». Я твёрдо решил заворачиваться в простыню каждую ночь. Я не собирался сдаваться.

Меня поселили у женщины по имени миссис Беннетт, но Грэхем настоял на том, чтобы я спал у него дома минимум два раза в неделю. Телесный контакт, конечно, был неприятен, но больше всего меня добивала психологическая манипуляция. Я с ужасом ждал тех дней, когда мне надо было идти к Грэхему.

Не успев толком открыть глаза, я начинал придумывать отговорки, чтобы к нему не идти, но они никогда не работали. Я мог сказать: «У меня умер папа». А мне в ответ: «И что дальше? Встал и пошёл ко мне, а если не придёшь, лишу зарплаты». Ведь у меня же, твою мать, в кармане ни гроша! Попросить денег у родителей я не мог, они сами были на мели. Я полностью зависел от Грэхема. А ему только это и было нужно.

Он так ко мне привязался, что его палкой нельзя было отогнать. Часто он начинал плакаться о том, какой он несчастный: «Ты меня совсем не любишь. Ты так ко мне относишься, будто бы я ничего для тебя не сделал». Да пошёл он… Я с ним долго боролся. Я продолжал заворачиваться в простыню, чтобы он не смог ко мне подобраться. Я вообще перестал спать. Вообще. Я всегда был на страже. Я парень отчаянный – меня просто так не сломить.
Он ждал до глубокой ночи, а потом вползал в темноте на четвереньках ко мне в комнату. Он приклеил скотчем жалюзи к окну, чтобы в комнату совсем не проникал свет. Каждый раз было одно и то же – он начинал массировать мне ступни, а я не шевелился, прикидываясь спящим. Тогда он пытался залезть подальше, но простыня так плотно облегала моё тело, что он при всём желании не мог ко мне прикоснуться. Все эти кошки-мышки отбирали много сил. На следующий день я приходил в школу и засыпал на уроках.

Грэхем убедил меня в том, что если бы не его старания, то ни о какой НХЛ для меня не могло идти и речи. У меня же весь смысл жизни сводился к тому, чтобы туда попасть (в оригинале Тео называет НХЛ “The Show”, прим. АО). Больше я ничего не умел. Моя ценность для общества заключалась только в том, что я умел играть в хоккей. А зачем вообще жить, если ты ничего не стоишь?

Он мне все уши прожужжал в том году. Говорил, что я должен его слушаться и делать то, что он говорит, потому что только от него зависело, попаду я в НХЛ или нет. К тому же, кроме него меня ведь даже и драфтовать никто не хотел. Я так толком и не вырос. Я ел и ел, но прибавил в весе максимум килограмм восемь. Игроков с моим ростом в WHL и вовсе никогда не было.

Через год, весной 1983-го, вечером, когда стало известно о том, что «Виннипег» продал команду в Муз Джо, и теперь мы будем играть там – он всё-таки добился своего. Я уже просто устал. Он стал контролировать каждый мой шаг. В 2005-м году я прочитал заметку в «Нью-Йорк Таймс», где рассказывалось о том, как военные врачи в Гуантанамо (Куба) советовали следователям повышать уровень стресса допрашиваемых заключённых и использовать их страхи, чтобы получить нужную информацию. Боже, как мне это было знакомо.

За первый год после переезда он домогался меня минимум два раза, но я ему не дался. Но однажды я взял и оставил простыню поверх одеяла. Как же всё-таки наивны дети. Каждый раз, когда я приходил к нему ночевать, я надеялся, что он не будет ко мне приставать. И ведь весь вечер он вёл себя абсолютно нормально. Мы смотрели кино и ели попкорн. Разговаривали о хоккее и тактике. Он никак не выдавал своих намерений. Не косился на меня, не трогал, ничего такого.

Первые разы были не столь уж и страшными, потому что я был в астрале. Открою глаза, а он уже нависает надо мной и вытирает себя. Я понимал, что что-то произошло, но никак не мог понять, что же именно. Человеческий мозг – удивительная штука. Даже годы спустя, когда я рассказывал об этом своего психологу, я вырубался – уходил в астрал. Ей в прямом смысле слова приходилось меня расталкивать, чтобы вернуть на землю. Но сделать это мне удавалось далеко не всегда. Каждый раз у него был один и тот же алгоритм действий – сначала он дрочил мне на ступни, потом делал минет и уходил.
Мне хотелось кому-нибудь об этом рассказать, но кому? Кто поверит мне, а не ему? И что будет, если я и впрямь кому-то расскажу? Я прокручивал в голове все возможные варианты, но при любом раскладе было не обойтись без плачевных последствий. Коснутся ли они его или меня? Я не мог ответить на этот вопрос.

Я же всё-таки не дурак был, я знал, к чему это приведёт. Меня бы на всю жизнь заклеймили как пацана, которого совратил его тренер. Я стал бы «жертвой». Как вы думаете, какая бы реакция была бы в мире юниорского хоккея? Думаете, они бы сказали: «Блин, слушайте, давайте впряжёмся за Теорена и поможем ему, ведь он сказал правду»? Ничего подобного. Это всё обставили бы так, что Джеймс был извращенцем, а Флёри «позволил» ему совратить себя.

Или меня бы вообще самого выставили извратом, у которого был «роман» с тренером. Вы что, серьёзно думаете, что меня бы после этого позвали бы в тренировочный лагерь сборной Канады в Пиестани, который открывал дорогу в НХЛ? Окститесь.

Рассказал бы ли я об этом, зная, что правда поставит крест на моей хоккейной карьере, если бы я мог вернуться в прошлое? А то, бл*дь! Но в таком возрасте, да ещё с таким прошлым, когда все мысли были только о том, чтобы попасть в НХЛ... Я никому ничего не сказал и здорово за это поплатился. И страдал от этого не только я сам, но и все близкие мне люди.
Всё это так трахнуло по моей сексуальной ориентации, что п**дец. Я ведь даже стал думать, что я голубой. Ох**ть, правда? Нет, теперь-то я знаю, как устроен мужской организм. Пенису ведь всё равно, кто его трогает – пусть даже и слон. Его тронули – он встал. Когда я об этом узнал, то мне полегчало и жить стало как-то проще. Я до сих пор чувствую себя некомфортно, когда мне делают минет, а в девушках больше всего ценю красивые ступни. Помню, я встречался с одной симпатичной девчонкой, но у неё были просто ужасные ступни. И мне пришлось с ней растаться, потому что, твою мать, я не мог этого вынести.
Грэхем всегда меня накручивал. Он даже применял специальную лексику и методы, чтобы заставить меня смириться с происходящим. Он знал, что я боялся его до смерти и не понимал, почему он так со мной поступает. Очень часто после того, как он меня совращал, он говорил мне: «Поехали, выпьем по молочному коктейлю».

Мы сидели в его машине, и он часами объяснял мне, почему он это делает, и что это вовсе не секс. Я для него был всего лишь донором спермы, поскольку своими силами он не мог произвести её в достаточном количестве. Он говорил, что во время эякуляции я стимулировал его гланды, что положительно сказывалось на его детородной функции. И вот такой лапши на уши он мне навешал до фига и больше. «Это чисто медицинский вопрос, - говорил он мне. – Ни о каком сексе здесь и речи нет». Я был в замешательстве. Не то, чтобы я ему верил, но мне иногда казалось, что он сам в это верил.

Видели когда-нибудь картину Эдварда Мунка «Крик»? Это про меня. Все эти разговоры с Грэхемом я пропускал мимо ушей. Бл*дь! Что это за чушь? Тупость какая-то. Зачем он всё это мне рассказывает? К чему это всё? Это была пытка. Самая настоящая пытка. Я был связан по рукам и ногам. Пусть даже и не в буквальном смысле, но суть-то одна и та же. Он был моим тренером. Он помогал мне. Он столько знал о хоккее. Он управлял моей е**чей жизнью.
Хотя на самом деле он был для меня настоящей обузой. Мне было тяжело сконцентрироваться на хоккее из-за проблем с этим уродом. Я позволял ему утолить свои желания, чтобы он уже поскорее кончил и дал мне, наконец, поспать. Мне ведь на следующий день надо было как-то работать. Несколько раз он пытался зайти ещё дальше, но я сказал «нет».

Он был какой-то ненасытный. Вы только вдумайтесь – он ведь только со мной этим занимался. У него не было никакой совести. Именно из-за этого постоянного насилия я и впоследствии и стал е**нутым, буйным и спятившим алкашом. Он разрушил до основания мою систему идеалов. Я уже даже не доверял тому, о чём думал и чувствовал. Мои родители не привили мне чёткого понимания того, что есть хорошо и что есть плохо, но благодаря своим тренерам в Расселле и семье Пелцев я научился в этом разбираться. Грэхем же лишил меня этого навыка.

Самый влиятельный взрослый человек в моей жизни на тот момент внушал мне, что на самом деле чёрное было белым. Я перестал верить самому себе и в свои собственные суждения. А если разобраться, то больше у человека ничего и нет. И если у вас это отняли, как это вернуть?

Всё это я пишу лишь с одной целью. Я хочу, чтобы все дети, кого когда-либо совратили и совращают сейчас, не держали это в себе. Вы должны обо всём рассказать, потому что такое происходит каждый день.

В течение двух лет Грэхем забирался на меня по два раза в неделю. Каждый день моей жизни был сущим кошмаром. Кошмары про конец Света, которые снились мне в начальной школе, теперь казались детским лепетом. Я был постоянно встревожен. Что мне делать? Как мне, бл*дь, выпутаться из этой ситуации? А вдруг кто-нибудь узнает? Отправлюсь ли я теперь в ад?

И вот в 16 лет я впервые попробовал алкоголь. Только сделал глоток и – щёлк! – как лекарство. «Обалде-е-е-е-е-е-е-енно!» - подумалось мне тогда.

Я не докатился до алкоголизма, нет. Я стал алкоголиком с первым глотком, как некоторые люди становятся наркоманами, едва попробовав дурь. У меня в жизни было столько проблем, и тут это всё вдруг куда-то испарилось. Теперь я мог получать удовольствие от жизни. С тех пор алкоголь для меня стал жизненно необходим - как воздух и хоккей.