Theo Fleury: Playing with Fire. Глава 36

В очередной главе своей автобиографии экс-форвард сборной Канады, "Калгари", "Колорадо", "Рейнджерс" и "Чикаго" рассказывает о том, как из его жизни ушла ещё одна женщина, как он едва не покончил жизнь самоубийством, а также о том, как и почему он вернулся в Калгари.

Глава 36. Похоже, я сейчас застрелюсь

4-го апреля 2003-го года я был в Чикаго и боролся с похмельем, а потому реакция у меня была заторможена. Я стоял на пятачке, когда вдруг последовал мощный бросок верхом в борт. Я поднял крагу, чтобы поймать шайбу, но она отскочила от стекла и угодила мне прямо в правую скулу. Я отыграл ещё две смены, а потом отправился к доктору в разделку в конце периода.

Скула у меня не болела, поэтому мне просто прикрутили визор к шлему, и я вернулся на лёд. У меня распух глаз и звенело в ухе, но я доиграл матч до конца. Приняв душ, я посмотрелся в зеркало - оттуда на меня взирала гаргулья. Мне нужно было сделать рентген, и я позвонил домой Стеф. "Приезжай сюда и вези меня в больницу, - сказал я. - У меня, по-моему, серьёзные проблемы с лицом".

Рентген показал, что скула у меня была сломана от области под глазом до рта. Я записался в лист ожидания неотложной хирургии. При этом мне выдали викодин - обезболивающее, вызывающее сильное привыкание. Я сразу принял пару таблеток, потому что щека у меня болела просто адски. Всё остальное у меня выкрала Стеф.
Она всегда зажигала по таблеткам. Более того, я специально для неё выписал две или три дозы.
Щёку мне оперировали в Чикаго - врачи залезли внутрь через мою правую глазницу, восстановили кость, вставили металлическую пластину и вкрутили мне скуловую кость под глазом. Поскольку мне нельзя было подвергать давлению пазуху, в Санта Фе из Чикаго мы добирались на машине, а это 1300 миль. Так что на разговоры у нас было больше суток.

Я повторял раз за разом: "Я больше не хочу играть в хоккей. Честное слово, я больше не хочу играть в хоккей". Стеф спросила: "Ну и что же нам делать?". На что я ей ответил: "Ну, например, мы можем переехать в Санта Фе и отправить там Алеку в школу". В банке у меня оставалась куча денег - около шести миллионов.
Я пришёл к выводу, что вполне могу себе позволить играть в гольф целыми днями и изредка кутить - иными словами, уйти на пенсию.

Мы добрались до места и жизнь пошла своим чередом. Щека у меня полностью зажила, и если бы кто-то не знал, что я хоккеист, то запросто бы мог подумать, будто я упал на витрину или что-то в этом духе. Мы устроили Алеку в школу, а 19-го апреля 2003-го года я пригласил Стеф на праздничный ужин. Там я нажрался в жопу и решил надыбать порошка. Я ездил из бара в бар и впервые в своей жизни нигде ничего не нашёл. Хотя искал всю ночь.

Материальные ценности никогда не имели для меня особого значения. Нет, конечно же, я любил свои клёвые тачки и дорогие костюмы, но как-то не заморачивался по этому поводу. Но одной художнице удалось так здорово изобразить мой дом в Санта Фе! Она создала удивительный, неповторимый и оригинальный пустынный пейзаж, который я повесил у себя в гостиной над каминым. Я был абсолютно очарован этой картиной.

Когда я смотрел на неё, меня посещало то же чувство умиротворения, которое я испытал, когда я первый раз приехал в Лас Кампанас. Домой я приехал рано утром, а на ступеньках лежала моя любимая картина, изрезанная на миллион на мелких кусочков.
Тот год был для меня и Стеф сущим кошмаром. Сначала меня дисквалифицировали, затем приключилась эта история в Коламбусе, а потом ещё и перелом скулы - ужас, что и говорить, но она стойко прошла через это вместе со мной. Но этой ночью, когда я не вернулся домой, она уничтожила мою любимую картину. И что же я сделал после этого?

Быть может, эта картина в какой-то степени символизировала меня и мою карьеру, нечто неповторимое, и я обвинил её в том, что она всё это разрушила. Не знаю, что на меня нашло, но я просто озверел. Я ворвался в дом и разнёс там всё вдребезги. Абсолютно всё. Я сорвал занавески, выбил все двери с петель. Покидал все плошки и тарелки на кафельный пол... Я спятил.

Стеф боялась, что я убью её, а потому убежала и заперлась в комнате Алеки. Я погнался за ней и выбил дверь. Алека тоже была там и на её лице был написан ужас. За это мне всегда будет стыдно до конца жизни. У Стеф в руке был мобильник, и она пыталась дозвониться в 911, но я выхватил его и разломал пополам.

Она убежала на кухню, взяла там телефон и большой разделочный нож, и вызвала ментов. Я разбил вдребезги тостер, блендер и вообще всё, что находилось на столе. Затем я сорвал со стены телефон, и она убежала в кабинет. Когда я услышал вдалеке вой сирен, я вскочил в свою "бэху" и умчался прямо в пустыню.

Я гнал без остановки минут десять, так что успел отъехать от дома на пару миль. Но земля там настолько плоская, что я всё ещё мог разглядеть огни полицейских мигалок, отражавшихся от распростёртого надо мной тёмного неба. Я прекрасно понимал, что рано или поздно они меня догонят. Назад я отправился пешком, а когда вернулся, на меня надели наручники и отвезли в тюрьму.

Там меня бросили в вытрезвитель, где я и отрубился. Когда я очнулся и огляделся по сторонам, то увидел, что на меня смотрят около 10 мексиканцев сурового вида. Я обхватил голову руками и подумал: "Что произошло? С х*я ли я тут оказался?". У меня взяли отпечатки пальцев, сфотографировали для дела, а потом вновь отправили в камеру к моим друзьям из Мексики. К тому времени уже наступил вечер пятницы.

Я позвонил своему приятелю по гольфу Клоди и сказал: "Клод, дружище, выпиши меня отсюда под залог, прошу тебя! Я свихнусь, если проведу тут все выходные". Он ответил: "Не волнуйся, старина. Ко мне уже заезжала Стеф. Она себя ужасно чувствует из-за всей этой истории. Мы как раз собирались за тобой приехать".

Клод потянул нужные рычаги и сумел вытащить меня оттуда. Он заехал за мной на машине, а на заднем сиденье была Стеф. Я всё ещё был безумно зол на неё. Клод сказал: "Ты зачем себе жизнь ломаешь, бл*? Что ты творишь?". А затем запищала Стеф: "Прости меня, пожалуйста! Мне очень жаль, что я разрезала твою картину. Не сердись на меня". После чего она заревела. Она выглядела такой жалкой и уязвлённой. Я почувствовал себя ужасно. "Как Алека?", - спросил я. Стеф ответила, что с ней всё в порядке. "Какой же я всё-таки у*бок".
"Это ты верно подметил", - сказал Клоди.

Мы поцеловались и обнялись, а потом вернулись обратно домой, прибрались там и починили то, что было сломано. После этого я выпивал ещё несколько раз, и мы тусили с ней вместе, но я больше никогда не терял самообладание до такой степени.

Мой контракт был рассчитан ещё на один сезон, но 1-го мая Гэри Бэттмен, коммиссар Национальной Хоккейной Лиги, дал добро на то, чтобы меня перевели на третью стадию реабилитационной программы. Это означало, что с 6-го мая вступала в силу полугодовая дисквалификация, а чтобы мне снова разрешили играть, я был обязан пройти курс лечения.

Я пришёл к выводу, что хочу доиграть последний год своего контракта, а потому засучил рукава. Снова понеслись телефонные звонки от врачей, я ходил на собрания и собирался отправиться на терапию. И вот однажды я посмотрел на себя в зеркало, когда занимался на беговой дорожке в зале и остановился. Я сказал: "Да отстой всё это еб*чий".

Я вернулся домой и сказал Стеф, что я решил окончательно завязать с хоккеем. Она спросила меня: "Что ты теперь будешь делать?". На что я ответил: "Буду жить в Санта Фе. У нас отличный дом, ты получаешь удалённое образование... Я устал". Мы решили пожениться в октябре. Я не связался ни с руководством "Чикаго", ни с Доном Бэйзли, чтобы сообщить им о том, что я не вернусь. Я даже никаких поползновений не делал в этом направлении.

Мне звонили журналисты, но я ведь не обязан отвечать на их вопросы, поэтому я ничего им не говорил. Согласно "Чикаго Трибьюн" Саттер по поводу всей этой

ситуации лишь сказал: "Я огорчён, но нисколько не удивлён. Пусть это навсегда останется на совести Тео".
Мне кажется, что все причастные к НХЛ отреагировали на мой уход из хоккея так же, как вы бы отреагировали на то, когда от вас по-хорошему ушла девушка, которая вам была не очень-то симпатична. Среди хоккеистов было много таких парней, как я, но руководство лиги не хотело, чтобы об этом кто-то знал. Благодаря мне на передовицах спортивных рубрик были плохие новости. Всем выгодно, чтобы хоккей был эдакой школой нравственности и прилежности, а я подрывал этот образ на корню.

Приняв решение уйти из хоккея, у меня появилась уйма свободного времени, а потому я вышел на новый уровень самоуничтожения. Днём я по большей части лежал на диване, ел или спал, а по ночам, как правило, отправлялся в Албукерк, потому что там жил мой наркодилер. И вот как-то однажды я вернулся домой и обнаружил, что Стеф уехала вместе с Алекой. Я как раз недавно купил ей новенький кадиллак эскаладу. Она уехала на нём, прихватив ещё и немного денег. Мне было наплевать. Она это заслужила.

Люди, которым я был небезразличен, пыталась связаться со мной. Помню, как-то мне позвонила мама и закатила истерику по телефону: "Что ты творишь? Ты что, в могилу себя свести хочешь?". Я ей ответил: "Всё в порядке. Не верь тому, что про меня говорят и пишут. Я веду здоровый образ жизни, играю в гольф каждый день...". Мне хотелось, чтобы меня кто-то навещал.

Но в конце концов Клоди позвонил Чаку и сказал: "Приезжай сюда, как можно скорее. Твой дружбан тут совсем уже ох*ел". Он пытался уговорить меня вернуться к нормальной жизни и предлагал свою помощь. Он сказал: "Думаю, мне стоит поблагодарить судьбу за то, что я не имею никакого отношения ко всему этому хаосу и ужасу. Твоя карьера зашла в тупик. Ты утратил контроль над самим собой. Наркотики всё сильнее тянут тебя вниз. Ты употребляешь их горами и спускаешь деньги на новых потаскух, которых находишь в стрип-клубах. Ты о детях подумал? Подумал о Бо, Тэе и Джоше?".

Я ему на это ответил: "Чак, мне нравится веселиться и бездельничать. Я не хочу, чтобы они видели меня в таком состоянии. Думаешь, им стоит видеть меня в таком состоянии?". Чак сказал: "Костлявый, ты приходишь и уходишь из жизни людей, причиняя им боль. Ты особенный. Ты можешь сделать так, что твой собеседник будут чувствовать себя самым важным человеком в мире".

Он напомнил мне как и где мы с ним тусили в своё время, как я включал музыку, смотрел на него и пел, отчего его так корёжило, что просто п*здец. Он мне тогда говорил: "Что ты творишь? Смотри в какую-нибудь другую сторону, пид*р еб*ный!". Затем он напомнил мне о том, как мы пошли с ним на собрание анонимных алкоголиков на Родео Драйв в Беверли Хилз, а там было полно знаменитостей и психопатов.

Там какой-то важный продюссер рассказывал о том, что когда он понял, что ему нужна помощь, он попросил своего друга отвести его туда, где собирались бы люди с такой же проблемой, как у него. И на следующий день его друг отвёз его в самый жуткий и грязный район Лос-Анджелеса, где они пришли на собрание в каком-то притоне.

Затем Чак говорил о том, что мы любим друг друга, как братья, и что он никогда не забудет ту ночь в Колорадо, когда мы молились с ним вместе. После этого он добавил: "Всё, Костлявый, поехали домой".

Но я понимал, что не могу этого сделать. У меня в жизни столько говна накопилось, что я даже не представлял, как подступиться к этой куче. По ночам я лежал и думал о тех бедах, которые приключились со мной, и о тех бедах, которые произошли с другими людьми из-за меня. Я вспоминал, как я лежал в кровати с голой стриптизёршой, нюхал кокаин и сорил деньгами во все стороны, в то время как Вероника и дети спали дома. И жгучее чувство стыда и позора хватало моё сердце и сжимало его, бл**ь, словно мячик для снятия стресса.

Я сказал Чаку, чтобы он уезжал без меня.

Три месяца я зажигал по-чёрному. Я нюхал кокаин горами, пил лимонную водку вёдрами, а домой за мной толпами ходили незнакомые люди, которых я встретил в стрип-клубе. Я фактически перестал есть и спать. Я хотел умереть, но мой организм оказался на редкость живучим. В итоге я как-то купил себе в ломбарде пистолет и решил выбить себе мозги. Мне было 36 лет.

Я сидел на диване, и пил из горла ледяную лимонную водку, впившись глазами в пистолет и один единственный патрон, которые лежали передо мной на кофейном столике. Зачем мне жить дальше? Чтобы и дальше множить ночи сущего ада? Жить я мог лишь под кайфом. Я был бесполезным куском говна и прекрасно сам это понимал.

Я не ухаживал за своими детьми... Твою ж мать, да я даже лица их уже с трудом помнил. Я не мог поддерживать нормальные отношения с близкими людьми. Шэннон, Вероника, Стеф - все они, по большому счёту, ненавидели меня. Бл**ь, да я даже разочаровал своих родителей, а мои братья говорили, что не хотят видеть, как я умираю. Меня покинул Чак, мой дружище Чак. С хоккеем было всё кончено. Понимаете? Навсегда покончено, бл**ь! Всем было наплевать на меня. Криспи, Саттер, Слэтц - для всех них я был лишь пушечным еб*ным пушечным мясом.

Вам знакомо чувство, когда вам надо во что бы то ни стало сделать то, что вам жутко не хочется делать, а потому вы сидите и готовите себя к этому морально? Будто вам надо принять какое-нибудь ох*ительно противное лекарство, или вы сидите у входа в кабинет директора школы, или смотрите вниз на воду с какого-нибудь невероятно высокого трамплина?

Каждый вздох словно прилипает к вашим лёгким и трудно глотать, потому что сердце полностью забило глотку. И вот, наконец, вы доходите до той точки, когда говорите: "Да пошло оно всё нах**. Погнали!". В общем, именно так я себя и чувствовал себя тогда в два часа ночи. Я был готов прыгнуть вниз.

Я схватил пулю, зарядил пистолет и засунул его себе в рот. Как знать, быть может, если бы у меня всё уже было готово, и мне не пришлось бы тратить время на то, чтобы вставлять пулю в барабан, я бы и сделал это. Но как только дуло пистолето застучало о мои зубы, а палец лёг на курок, я успокоился ровно до такой степени, чтобы засомневаться.

Нет, я не испытал какого-то внезапного желания жить. Я по-прежнему чувствовал себя, как говно, и хотел умереть. Именно поэтому, как мне кажется, я выбежал наружу, закинул пистолет в пустыню и заорал на вселенную, как сумасшедший. Но это был самый простой выход из сложившейся ситуации, а я никогда не искал лёгких путей. Да и к тому же, стрелять в самого себя было еб*ть как страшно.

По какой-то странной иронии судьбы, мне позвонил мой 16-летний сын Джош и придал смысл моей жизни хотя бы на какое-то время. Я от него на протяжении нескольких месяцев не слышал ни слова. Я поднял трубку, и он сказал: "Привет, как жизнь?". Я ответил: "Отлично, как сам?". Он спросил: "Чем занимаешься?". "Ты сам прекрасно это знаешь", - ответил я.

Возникла тишина, после чего Джош сказал: "Слушай, как тебе идея переехать в Калгари? Мы могли бы жить вместе. А то я с мамой жить уже просто не могу". Шэннон заново вышла замуж и была хорошей матерью, но Джош слишком долго рос без отца. Я должен был вернуться в Калгари. Я был нужен ему, Бо и Татим. Я выставил на продажу свой дом в Санта Фе, но его очень долго никто не хотел покупать. В результате я просто плюнул на него нах**.

Это случилось в июле, и мне никогда не забыть той поездки, бл**ь. Я остановился по дороге в Албукерке, чтобы встретиться со своим наркодилером, потому что в Калгари продавали откровенно паршивый кокаин. Я купил пять эйтболлов и распихал их вокруг двигателя. В придачу к этому в переднем кармане у меня был небольшой пузырёк с выпивкой. Я всё чётко рассчитал - на дорогу до Калгари у меня должно было уйти 22 часа. Так что мне надо было выехать в три часа ночи, чтобы успеть к тому времени, когда в барах можно сделать последний заказ.

По дороге я вынюхал кучу порошка, а потому был супербдителен. Каждое дерево, каждый дорожный знак и каждый столб я видел абсолютно чётко. Я был полностью сфокусирован на дороге. Когда я добрался до границы, я задёргался и чуть не обосрался нах**. Я подъехал к окошку и посмотрел на лицо пограничника. Мысли у меня были абсолютно параноидальные: "Бляха-муха, а вдруг он знает про дурь в моторе? Вдруг он догадается?". Тут пограничник показал на меня пальцем - я думал, что в обморок упаду. "Эй! - сказал он. - Да ты ведь Тео Флёри!".

Я улыбнулся и сказал: "Отлично! А вы как поживаете?". Прямо-таки сцена с МакЛавином из фильма "Крутые перцы". Мы потрепались о всякой еб*ни пару минут, после чего он разрешил мне ехать дальше. Как только я отъехал от границы, я тут же устремился в Летбридж (пр. Альберта), купил там ящик пива и выпил залпом три бутылки. Только после этого у меня перестали трястись руки.

Ящик я допил уже тогда, когда в далеко показались огни ночного Калгари. Мне пришлось съехать на обочину на некоторое время, потому что со мной приключился серьёзный приступ паники. "Неужели я действительно это сделаю? Господи ты боже мой, а стоит ли оно вообще того? Нах*я я это делаю? Не поздно ли уже поворочивать всё вспять?".

Я прибыл в 1:45. Тютелька в тютельку. Я припарковался у кафе "Мэлроуз" на 17-ю авенью, где меня ждали все мои друзья. Я зашёл внутрь, поднял вверх свою бутылочку и сказал: "Здорово! Я приехал!", пишет Allhockey.ru.